Вот что происходило над гробом, в котором лежал Жан Вальжан.
Когда катафалк удалился, когда священник с мальчиком сели в карету и уехали, Фошлеван, не спускавший глаз с могильщика, увидел, что тот наклоняется и берет свою лопату, воткнутую в кучу земли.
Тогда Фошлеван принял отчаянное решение. Он встал между могилой и могильщиком, сложил руки на груди и проговорил:
— Я плачу!
Могильщик оглядел его с изумлением:
— Что такое, крестьянин?
— Я плачу! — повторил Фошлеван.
— Да за что же?
— За вино.
— Какое такое вино?
— Аржантейльское.
— Какое еще аржантейльское?
— В трактире "Спелая айва".
— Ступай к черту! — отвечал могильщик. И снова кинул земли на гроб.
Гроб издал глухой звук. Фошлеван почувствовал, что зашатался и сам чуть не кинулся в яму. Он крикнул хриплым, удушливым голосом:
— Товарищ, пойдем-ка, пока еще не заперли кабак!
Могильщик захватил еще лопату земли.
— Я плачу, — снова начал Фошлеван и схватил могильщика за рукав. — Выслушайте меня, товарищ. Я монастырский могильщик, пришел помочь вам. Дело сделается и ночью. Сначала выпьем малую толику.
И, говоря это, цепляясь за эту отчаянную, упорную мысль, он печально размышлял про себя:
"А если он и согласится пить, еще вопрос: даст ли он себя подпоить?"
— Поселянин, — сказал могильщик, — если вы непременно настаиваете, я согласен. Мы выпьем. Только после работы, не раньше.
И он снова взмахнул лопатой, но Фошлеван остановил его:
— Винцо аржантейльское славное!
— Однако, — заметил могильщик, — вы настоящий звонарь. Динь-дон, динь-дон, только и слышно. Отстаньте.
Еще полная лопата земли.
В эту минуту Фошлеван дошел до того состояния, когда человек уже не знает, что говорит.
— Да пойдем же наконец, выпьем, — крикнул он, — говорят вам, что я плачу!
— Когда уложим ребеночка.
Третий ком земли полетел вниз.
Потом он воткнул лопату в землю и прибавил:
— Видите ли, нынче ночью будет холодно, и покойница закричит нам вслед, если мы так бросим ее без одеяла.
В эту минуту, набирая свою лопату, он наклонился, и карман его куртки раскрылся.
Растерянный взор Фошлевана машинально упал на этот карман и остановился на нем. Солнце еще не зашло; было достаточно светло, чтобы можно было различить что-то белое в глубине раскрытого кармана. Искра сверкнула в глазах пикардийского крестьянина. Ему пришла в голову мысль. Незаметно для могильщика, поглощенного своей работой, он запустил ему руку в карман и вытащил белый предмет, высовывавшийся оттуда.
Могильщик бросил на гроб четвертый ком земли. В эту минуту, когда он обернулся, чтобы захватить пятый, Фошлеван взглянул на него с невозмутимым спокойствием и проговорил:
— А кстати, при вас билет?
Могильщик остановился.
— Какой билет?
— Солнце уже почти зашло.
— Ладно, пусть себе надевает ночной колпак.
— Кладбищенские ворота закроются.
— Прекрасно, что же из того?
— Да есть ли у вас билет-то?
— А, билет? — догадался наконец могильщик и принялся шарить в кармане.
Порылся в одном кармане, потом в другом. Перешел затем к жилетным кармашкам, обыскал один, вывернул другой.
— Нет у меня билета, — проговорил он. — Должно быть, я где-то оставил его.
— Пятнадцать франков штрафа, — произнес Фошлеван. Могильщик позеленел; зеленый оттенок — бледность людей с землистым цветом лица.
— Ах! О господи, останови луну! — воскликнул он. — Пятнадцать Франков штрафа!
— Три монетки по сто су, — заметил Фошлеван.
Могильщик выронил из рук лопату. Теперь настала очередь Фошлевана действовать.
— Ну, ну, молодец, к чему отчаиваться. Дело не так еще плохо, чтооы лишать себя жизни и кидаться в могилу. Пятнадцать франков не бог есть что, да и нет надобности платить их. Я стреляный воробей, а вы из новичков. Я все эти штуки знаю. Хотите, дам дружеский совет. Одно ясно и несомненно: солнце заходит, оно уже касается купола Инвалидов и кладбище запрут минут через пять.
— Это правда, — вымолвил могильщик.
— За пять минут вам ни за что не завалить этой ямы, она чертовски глубокая, и вы не успеете выбраться отсюда до закрытия ворот.
— Совершенно верно.
— В таком случае, пятнадцать франков штрафа.
— Пятнадцать франков...
— Но вы успеете... Погодите, где вы живете?
— В двух шагах от заставы, четверть часа ходьбы отсюда. Улица Вожирар, номер восемьдесят семь.
— Успеете еще выбежать отсюда вовремя.
— Правда.
— Раз выбрались за решетку, бегите домой во весь дух, возьмите билет и возвращайтесь, кладбищенский сторож вам отворит. У вас билет будет при себе, значит, вы ничего не заплатите. И тогда зароете своего покойника. Я покуда постерегу его, чтоб не сбежал.
— Старик, я тебе обязан жизнью.
— Ступайте живей, — сказал Фошлеван.
Вне себя от радости, могильщик с силой потряс ему руку и удалился бегом.
Когда могильщик скрылся в чаще кустарника, Фошлеван подождал, пока шаги его совсем не заглохнут, потом нагнулся к могиле и прошептал:
— Господин Мадлен!
Ответа не было.
Фошлеван вздрогнул. Опрометью скатился он в яму, нагнулся к изголовью гроба и крикнул:
— Вы здесь?
Молчание в гробу.
Фошлеван не дышал от страха, дрожащими руками схватил клещи и молоток и отбил крышку гроба. Лицо Жана Вальжана показалось в полусвете, бледное, с закрытыми глазами.
У Фошлевана волосы встали дыбом. Он выпрямился во весь рост, потом вдруг прислонился к стенке ямы, чуть не свалившись на гроб. Он еще раз взглянул на Жана Вальжана.
Жан Вальжан лежал неподвижный и бледный.
— Он умер! — прошептал Фошлеван голосом слабым, как дуновение. Вдруг он опять выпрямился, скрестил руки с такой силой, что оба сжатых кулака стукнулись о плечи, и воскликнул:
— Вот как я его спас!
И бедняга зарыдал, говоря сам с собою, — ошибочно думают, что монологи не в нашей натуре. Сильное волнение часто выражается вслух.
— Во всем виноват дядя Метиенн. С какой стати было умирать этому дураку? Какая надобность была издыхать как раз тогда, когда этого от него не ждали? Из-за него погиб господин Мадлен! Вот лежит он в гробу, и уж на кладбище снесен. Все готово. Да и возможно ли выделывать такие штуки? Есть ли тут здравый смысл? Господи боже мои. Вот он и умер! Ну, теперь что я стану делать с его девочкой? Что скажет торговка? Шуточное ли дело, чтобы такой человек да так умирал? Как я подумаю, что он сам полез под мою повозку! Господин Мадлен! Как бы не так! Он задохнулся. Ведь я ему говорил! Он не хотел мне верить. Ну, вот теперь! Славно распорядились! Умер мой дорогой, добрейший из добрых созданий Божиих. А малютка-то его! Ну, хорошо же, я туда не вернусь вовсе. Останусь здесь. Выдать такую штуку! Старые дураки! Но каким это образом он пробрался в монастырь? С этого все и началось. Таких вещей нельзя делать. Господин Мадлен! Господин Мадлен! Господин Мадлен, господин мэр! Не слышит. Вот и выпутывайся!
Он рвал на себе волосы.
Вдали из-за деревьев слышался пронзительный скрип. Запирали кладбищенские ворота.
Фошлеван нагнулся над Жаном Вальжаном; вдруг он отскочил и подался назад, насколько позволяло пространство ямы. Жан Вальжан раскрыл глаза и смотрел на него.
Вид смерти страшен, но видеть воскрешение столь же ужасно. Фошлеван словно окаменел, бледный, растерянный, взволнованный всеми этими разнообразными ощущениями, не зная, с кем имеет дело — с живым человеком или с мертвецом, он глядел на Жана Вальжана, который, со своей стороны, тоже уставился на него.
— Я было задремал, — проговорил наконец Жан Вальжан и сел в гробу.
Фошлеван кинулся на колени.
— Пресвятая Богородица! Как вы меня напугали!
Он вскочил и воскликнул:
— Спасибо вам, господин Мадлен!
Жан Вальжан был лишь в обмороке. Свежий воздух привел его в себя. Радость — отлив ужаса. Фошлевану было почти столь же трудно прийти в себя, как и Жану Вальжану.
— Так вы не умерли! Ах, какой же вы умница! Я так громко звал вас, что вы и очнулись. Когда я увидел вас с закрытыми глазами, я подумал про себя: ну, кончено, он задохнулся. Я готов был с ума сойти, я был близок к помешательству. Меня посадили бы в Бисетр. Что бы я делал, если бы вы умерли? А малышка-то ваша! Вот бы моя торговка удивилась! Прямо кидают ей ребенка на руки, а дедушка умирает ни с того ни с сего. Вот так история! Святые угодники, какая оказия! Ну, да вы живы, вот что главное!
— Мне холодно, — сказал Жан Вальжан.
Эти слова окончательно отрезвили Фошлевана. У обоих, хотя они и пришли в себя, была бессознательная тоска в душе, какое-то странное чувство, внушаемое угрюмостью места, где они находились.
—- Уйдем скорей отсюда! — воскликнул Фошлеван.
Он порылся в карманах и вытащил фляжку, которую взял на всякий случай.
— Прежде всего надо пропустить по капле, — сказал он.
Фляжка довершила то, что было начато свежим воздухом. Жан Вальжан выпил глоток водки и окончательно пришел в себя.
Он вылез из гроба и помог Фошлевану снова заколотить крышку. Три минуты спустя оба выбрались из могилы. Впрочем, Фошлеван был совершенно спокоен. Он не слишком торопился. Кладбище было заперто. Внезапного появления могильщика Грибье нечего было опасаться. Молодец был у себя дома, занимался поисками билета и никак не мог найти его, по той простой причине, что он находился в кармане у Фошлевана. А без билета он никаким образом не мог вернуться на кладбище.
Фошлеван взял лопату, Жан Вальжан заступ, и оба быстро зарыли пустой гроб.
Когда могила была завалена, Фошлеван сказал Жану Вальжану:
— Пойдем отсюда. Я оставлю себе лопату а вы возьмите заступ.
Надвигалась ночь. Жану Вальжану сначала трудно было двигаться и ходить. В гробу его ноги одеревенели и делали похожим на труп. Оцепенение смерти охватило его между этими четырьмя досками. Он должен был как бы оттаять после могилы.
— Вы оцепенели, — сказал Фошлеван. — Жалко, что я хромоногий, а то бы мы пустились во всю прыть.
— Ничего, — отвечал Жан Вальжан, — через несколько минут я смогу идти нормально.
Они направились по тем же аллеям, по которым проезжал катафалк. Достигнув решетки и будки сторожа, Фошлеван, державший в руке билет могильщика, кинул его в ящик; сторож потянул за шнурок, калитка отворилась, и они вышли.
— Как все хорошо идет! — сказал Фошлеван. — Славная мысль пришла вам в голову, господин Мадлен!
Они прошли по Вожирарской заставе самым естественным образом. В окрестностях кладбища лопата и заступ служат настоящим паспортом. Улица Вожирар была пустынна.
— Господин Мадлен, — сказал Фошлеван, осматривавший по дороге дома, — у вас глаза моложе моих. Укажите мне номер 87.
— Вот он как раз и есть, — сказал Жан Вальжан.
— На улице ни души, — продолжал Фошлеван. — Дайте-ка мне заступ и подождите меня здесь минутки две.
Фошлеван вошел в дом номер 87 и, руководимый инстинктом, который всегда ведет бедняка на чердак, поднялся наверх и постучался впотьмах в дверь мансарды. Послышался голос:
— Войдите.
Это был сам Грибье.
Фошлеван отворил дверь. Квартира могильщика была, как и все подобные бедные жилища, чердаком без мебели, заваленным хламом. Ящик для укупорки, а может быть, и гроб, заменял комод, горшок изпод масла заменял кадку для воды, соломенный тюфяк заменял постель, голый пол заменял и стол, и стулья. В углу на лохмотьях, обрывке ковра, сидела исхудалая женщина с кучей детей. Это бедное жилище носило следы недавней бури. Словно там произошло землетрясение. Все было перерыто. Крышки сняты, тряпки раскиданы, кувшин расколот, мать была заплакана, дети, вероятно, побиты; словом, все следы неудачных, яростных поисков. Очевидно, могильщик с остервенением искал свой билет, и его потеря отозвалась в чердаке на всем, начиная от кувшина и кончая женой. Вид у него был отчаянный.
Но Фошлеван слишком торопился покончить с этим приключением и едва заметил грустную сторону своих успехов. Он вошел и сказал:
— Вот, я принес вам назад вашу лопату и заступ.
Грибье взглянул на него с изумлением.
— Ах, это вы, поселянин? Что это значит?
— Это значит, что вы выронили свой билет из кармана, что я нашел его на земле, когда вы ушли, что я сам похоронил вашего мертвеца, завалил могилу, сделал за вас дело, а сторож отдаст вам завтра ваш билет, и вы не заплатите пятнадцати франков. Вот и все.
— Спасибо, крестьянин! — воскликнул Грибье в восхищении. — В следующий раз я плачу за выпивку.
© «Онлайн-Читать.РФ», 2017-2024
Обратная связь